штурман
Site Admin
Зарегистрирован: 12.09.2005
Сообщения: 2868
Откуда: город-герой Севастополь - город-герой Ленинград
|
|
|
|
|
Специфической особенностью второй группы антисоветских военных формирований являлось формирование их “на месте действия” из националистически настроенного местного населения. К ним следует причислить и действовавшие в прифронтовой зоне и армейских тылах банды уголовных элементов (их было 1-2% от общего числа банд-формирований). Ликвидацией указанных формирований занимались внутренние войска и войска отдела борьбы с бандитизмом (ОББ) НКВД СССР.
Подобного рода формирования создавались в Крыму после захвата его степной части германскими войсками из националистически настроенной части татарского населения, находившегося под влиянием турецких спецслужб, связанных с немецкими. Непосредственно после занятия немцами Симферополя в апреле 1941г. туда из Берлина прибыл с соответствующей свитой председатель “Комитета крымских татар”, который организовал интенсивную обработку татарского населения, после чего призвал его к службе в охранных ротах, предназначенные, прежде всего для борьбы с партизанским движением, организованным русско-украинской частью населения Крыма. Комплектование охранных рот проводилось на добровольных началах и прошло успешно. Более того, имеются официальные документы, в которых “актив” татарского населения Крыма обращается к руководству вермахта и самому Гитлеру с просьбой “разрешить” воевать против большевиков. Просьба эта была удовлетворена не сразу, но с весны 1943 г. началась вербовка татар в ряды вермахта. Призванных одевали в немецкую форму и ставили на довольствие, как солдат вермахта. Они проходили краткосрочную подготовку группами по 35 человек и зачислялись в батальоны 17 армии вермахта, держащей три фронта: перекопский, керченский и “партизанский”. Обще количество крымских татар, воевавших в рядах вермахта, составляло до 18 тысяч человек. В марте 1944 г. в Крыму все было подготовлено к учреждению национального самоуправления, но намерение это не было осуществлено благодаря освобождению Крыма частями РККА. В этом же году татары были депортированы в Среднюю Азию.
С начала войны и объявления мобилизации в некоторых автономных республиках Северного Кавказа начались волнения, усиливающиеся с продолжавшимися неудачами советской армии в начальный период войны. Дело дошло до нападения на призывные пункты и неподчинение местным властям. Особенно это относилось к горным районам, куда для наведения порядка были срочно введены войска НКВД и проведена депортация части населения. Согласно официальным данным в период с сентября 1941 г. по январь 1942 г. было депортировано в Среднюю Азию: из Чечено-Ингушской АССР – 819 человек, из Краснодарского края – 37723, из Кабардино-Балкарской АССР – 5803, из Северо-Осетинской – 2415, из Дагестанской АССР – 7306, из Калмыцкой АССР – 5843, Ордженикидзевского (Ставропольского) края около 7000 и Ростовской области – 38288 человек [34]. В гиперболизированной трансформации приведенные выше цифры муссируются как в зарубежных, так и в сегодняшних отечественных источниках как образец бесчеловечности советского режима. При этом забывается, что аналогичная участь постигла 110 тысяч американских подданных японского происхождения в США после нападения японцев на Пирл-Харбор.
Еще до начала боев за Предгорье Кавказа, немецкое командование забросило в район Чечено-Ингушетии специально подготовленную в Германии группу, состоящую из представителей “Комитета народов Кавказа” и Абвера, которая развернула активную деятельность по формированию “повстанческих” отрядов. На указанную территорию, кроме того, было заброшено три диверсионных группы, причем одна из них (численностью до 800 человек) была экипирована в советскую форму. Не следует, однако, считать, что большинство коренного населения предгорий Кавказа поддерживало немецкие войска. Наоборот, из местного населения в феврале 1942 г. было сформировано 12 истребительных батальонов и горно-стрелковая дивизия [35]. В то же время, на Северном Кавказе за период 1941 – 1943 г. г. было ликвидировано 963 банд-группы общей численностью 17513 человек, а за первую половину 1944 г. еще 145 групп численностью 3144 человека. С этого же года началась массовая депортация чеченцев, ингушей и частично калмыков и карачаевцев в Среднюю Азию. Земли Чечено-Ингушской и Карачаево-Черкесской АССР были переданы Ордженикидзовскому (Ставропольскому) краю.
Всего же за период 1941 – 1943 г. г. в СССР - в прифронтовых зонах СССР было уничтожено 7161 банд формирований (54130 человек), а в первой половине 1944 г. 1727 групп, численностью 10994 человека [34].
Как уже отмечалось выше, для придания начатой Гитлером ВМВ всеевропейской фашистской направленности, с 1940 г. для вермахта началось комплектование дивизий СС из военизированных фашистских организаций (СД, СА), а затем и из аналогичных элементов оккупированных стран. Всего за войну было скомплектовано 59 дивизий. Собственно немецкие дивизии СС имели патриотически-устрашающие наименования (“Тоденкопф”, “Дойчланд” и др.). Дивизии из населения оккупированных стран имели броские обозначающие названия (см. раздел 5). С 1943 г. начали военные действия дивизия СС, “Галитчина” и батальоны “Остланд”.
В связи с недостатком в живой силе, началось формирование новых подразделений вермахта из военнопленных. Создавались так называемые легионы. В 1942 – 1943 г. г. на оккупированных территориях СССР было создано 7 таких легионов и казачий полк: Эстонский, Латвийский, Литовский, Грузинский, Армянский, Азербайджанский и Туркестанский. Первые три использовались на Ленинградском и Волховском фронтах, следующие четыре – на Закавказском, казачий полк был передан белогвардейскому охранному корпусу, который нес службу в Югославии и Северной Италии(хотя некоторые его подразделения использовались и на советско-германском фронте). Легионы существенно различались как численностью, так и “боевой устойчивостью”. В среднем легион состоял из 8-13 батальонов численностью 750-850 человек. В каждом батальоне имелось три стрелковых, пулеметная, артиллерийская или минометная, а также штабная роты. По боевой устойчивости прибалтийские легионы не уступали немецким войскам. Все же южные, как правило, при первой возможности сдавались или переходили на советскую сторону: видимо поэтому, в состав этих рот включали по 20-30 немецких автоматчиков.
Уместно отметить, что немецкая сторона, подписавшая Женевскую конвенцию в части сухопутной войны, нарушила ее не только в отношении СССР (не подписавшего эту конвенцию), но и в отношении Англии, сформировав из ее подданных Индийский легион. Легион был укомплектован из индусов, взятых в плен в 1942 г. войсками Роммеля в Африке и вывезенных в Германию. Легион состоял из трех батальонов и насчитывал до 4 тысяч человек. Несмотря на договоренность с германскими властями о том, что легион предназначен только для использования в северо-западной части Индии (под лозунгом “освобождение от английского рабства”), он в 1944 г. был направлен на побережье Голландии, где и сдался американским войскам [37].
Более подробно - здесь:
http://mrk-kprf-spb.narod.ru/skorohod.htm#11
Об авторе.
Ю. В. Скороход - Лауреат Государственной премии СССР.
"Что мы знаем и чего мы не знаем о Великой Отечественной войне".
Краткая биографическая справка.
Юрий Всеволодович Скороход родился в 1915 г. в г. Житомире Волынской губернии в семье учителя. Согласно «метрической выписке» - «родился православным» (в то время указывалась не национальность, а вероисповедание).
В 1940г. закончил Ленинградский кораблестроительный институт и работал по специальности.
С июля 1941г. по декабрь 1948г. находился в вооруженных силах. Участвовал в обороне Ленинграда и следующих наступательных операциях: по освобождению Донбасса: Мелитопольской, Нижнеднепровской (был ранен), Белорусской, по освобождению Прибалтики, Познанской, Восточно-Померанской, Висло-Одерской (был ранен) и Берлинской, находясь в частях Второй гвардейской и Шестьдесят первой армий на должностях от командира взвода до офицера Второго отдела штаба армии.
С января 1946г. по декабрь 1948г. работал в ЦНИВК’е ВМС. Из вооруженных сил выбыл по состоянию здоровья (инвалид ВОВ).
С января 1949г. по апрель 1997г. работал в ЦНИИ 45 - ЦНИИ им. акад. А.Н. Крылова, занимая последовательно должности старшего инженера, ведущего инженера, главного конструктора, начальника сектора и ведущего научного сотрудника.
Автор нескольких книг и до 70 статей в области военного кораблестроения. За участие в создании новых образцов военно-морской техники удостоен Государственной премии СССР.
_________________
Преступления ОУН-УПА
 |
|
штурман
Site Admin
Зарегистрирован: 12.09.2005
Сообщения: 2868
Откуда: город-герой Севастополь - город-герой Ленинград
|
|
|
|
|
Решил не "выдёргивать" отношение крымских татар к советским военнопленным. Чтобы представить весь трагизм положения пленных советских солдат и офицеров, всю главу из книги привожу целиком.
...На какое-то время меня покинуло сознание: я весь в земле, ничего не слышу, не могу сразу сориентироваться. Но, оказывается, всё просто – в мою землянку попали гранаты, я был контужен.
Плен.
… Я в плену. Передо мной немцы. Они сдёргивают с меня ремень, срывают знаки различия с петлиц и толкают в общий строй, где я уже заметил почти всех офицеров минбатальона.
Оказывается, нас окружили, незаметно подошли с противоположной стороны и забросали гранатами. Я ещё долго ничего не слышал, страшно болела голова, хотелось пить. Ребята поддерживали меня за руки, так как я с трудом держался на ногах.
Начались тяжёлые изнурительные переходы под конвоем по этапам.
Это произошло 29 июня. Даже теперь, по прошествии шестидесяти лет, тяжело вспоминать этот самый чёрный день в моей жизни. Тогда казалось, что жизнь кончилась. Чего можно ожидать, находясь в плену у немцев? Об их зверствах в концлагерях мы хорошо знали по сообщениям наших газет. И всё же верилось, что жизнь так жестоко обошлась с нами, что судьбе угодно было втолкнуть меня в строй пленных и вести сейчас навстречу тяжёлым испытаниям, почти без всякой надежды вернуться в строй, увидеть свой родной Ленинград, обнять своих родных и близких. Мы мало о чём переговаривались, когда нас гнали в колонне, да и говорить нам не разрешалось, настроение у всех было подавленное. Но мысли ещё витали вокруг всяких счастливых случайностей: а вдруг будет высажен десант с кораблей, немцев разобьют и нас спасут. Когда и эта надежда оставила нас, я стал надеяться на внезапную атаку партизан, они должны находиться где-то в горах, мы об этом тоже знали.
Первая остановка и ночлег были в Байдарах. Нас, группу пленных офицеров, заперли в сарай, не выдав ни кусочка хлеба, ни кружки воды. Конечно, надеяться на то, что немцы нас будут кормить в пути, не приходилось, но и голод тоже не тётка – есть уже здорово хотелось. Одолевала жажда, целый день мы шли под палящим солнцем, и во рту не было ни капли влаги. Двое или трое товарищей за то, что пытались напиться из ближайшей канавы, были застрелены конвоирами на месте. Оставалась надежда, что по окончании марша нас напоят и накормят. Разумеется, мы не рассчитывали на сытный паёк в соответствии с положениями международного Красного креста о военнопленных, но на кружку воды и кусок хлеба надеялись. Нас заперли в сарае, поставили часового, и на этом закончился первый день нахождения в плену. Кто-то из ребят пытался вступить в разговор с немцем, прося у него чего-нибудь из еды, однако безрезультатно.
Мы уже понемногу начали засыпать, когда заскрипел засов, открылась дверь, и нам бросили две буханки заплесневелого хлеба. Экономно вырезав плесень, мы разделили хлеб поровну (на каждого пришлось не более ста граммов), немного утолив чувство голода.
В эту ночь произошёл случай, оставивший в душе тяжёлый осадок. Меня разбудили для оказания помощи одному из наших товарищей, который, пытаясь покончить с собой, перерезал горло бритвой: слышалось его хриплое тяжёлое дыхание, стоны. В сарае было темно, буквально на ощупь я обследовал раненого. Стало ясно – ранение тяжёлое, повреждены крупные сосуды и трахея, но, что я мог сделать, если у меня не было даже бинта. Мы снова обратились к часовому, на этот раз пришлось вести переговоры мне. Я вспомнил несколько немецких слов из того, чему нас обучали в школе. Немец меня понял и вызвал офицера. Тот приказал нам вынести раненого и здесь же, на глазах у всех, несколькими выстрелами в упор убил его. Сделал он это абсолютно хладнокровно, без единого слова. Даже не приказал убрать труп. Это нас глубоко поразило. Мы долго обсуждали случившееся: некоторые осуждали товарища за малодушие, другие утверждали, что поступил он правильно, и если бы и у них было бы какое-нибудь оружие, то сделали бы точно также. Снова я заколебался, верно ли поступил, когда была возможность пустить себе пулю в лоб, а я не сделал этого? Ведь теперь я буду считаться изменником Родины, а это самое страшное, о чём можно было тогда подумать. Но теперь поздно, ты в плену и думай, как бороться за жизнь в этих обстоятельствах.
Да, чего только я не передумал в это тяжёлое время. Но хорошо помню, что оптимизм меня не оставлял. Я верил в нашу Победу и тогда, когда шли самые тяжёлые бои за Севастополь, и было ясно, что город мы уже не удержим; и теперь, в плену, когда можно было погибнуть каждую минуту по прихоти любого немца. Я продолжал верить, что ещё буду в Берлине и не в качестве пленного, а в качестве победителя, что вернусь в свой любимый город, увижу родных. Я поддерживал в душе эти оптимистические настроения.
Следующий второй день в плену оказался ещё более тяжким: предстоял длинный марш под палящим крымским солнцем, без единого глотка воды и куска хлеба. Утром перед выходом на марш нам не выдали ни крошки. Конвоиры зверствовали, как хотели. Постоянно раздавались выстрелы во время марша: убивали и тех, кто не мог быстро идти, и тех, кто пытался подбежать к какому-нибудь источнику воды. Наша дорога буквально устилалась трупами. По прибытии в лагерь мы, как подкошенные, повалились на землю, но вскоре нашу группу офицеров вновь построили, вышел немец в офицерской форме и на чистом русском языке объявил, что среди нас находится комиссар, и что он немедленно должен выйти из строя. Что это означало, всем было ясно: пленных политработников немцы расстреливали на месте. Эта судьба ждала и нашего комиссара батальона, который стоял вместе с нами. Рядом с немецким офицером был незнакомый военнопленный, который сказал ему, что среди нас есть политработник. Он показывал на человека, который был одет в такое же, как у него обмундирование, которое выдавали после окончания курсов политработников в Новороссийске. Он, действительно, угадал нашего комиссара. Но и мы поняли, что он не знает ни его фамилии, ни того, где проходил службу наш товарищ. Мы все утверждали, что среди нас комиссара нет. Тогда немец стал подходить к каждому из нас по очереди, приставляя к виску парабеллум: «Я расстреляю всех, если вы не выдадите сейчас же комиссара». Среди нас, слава Богу, не нашлось ни одного подлеца, а, обратившись после к предателю, немец потребовал от него конкретных данных: «Как фамилия этого комиссара, чем ты можешь доказать, что это именно он»? Нашего комиссара немец не расстрелял и ушёл, пригрозив ещё раз, что если мы скрыли правду, то тогда уже будем расстреляны все. А потом мы узнали от солдат, что был расстрелян тот предатель, который показывал на нашего товарища. Они закапывали его труп.
Впоследствии я часто слышал, что немцы не уважали тех, кто предавал Родину, хотя предатели служили им, как самые покорные псы. Я имею в виду, прежде всего, полицаев, и позже у меня была возможность убедиться в этом.
Новый переход до Бахчисарая оказался ещё труднее: солнце палило безжалостно, а воды ни капли. Прошли около тридцати пяти километров. Я и сейчас не представляю, как смог преодолеть этот марш. На этом переходе нас конвоировали крымские татары, одетые полностью в немецкую форму. Своей жестокостью они напоминали крымскую орду далёкого прошлого. А, упомянув о форме одежды, хочу подчеркнуть особую расположенность немцев к ним за преданную службу. Власовцам, полицаям и другим прихвостням выдавалась немецкая военная форма времён Первой мировой войны, залежавшаяся на складах кайзеровской Германии.
В этом переходе мы потеряли больше всего своих товарищей. Татары расстреливали и тех, кто пытался почерпнуть воду из канавы, и тех, кто хотя бы немного отставал или был ранен и не мог идти наравне со всеми, а темп марша был ускоренным. Не приходилось рассчитывать на местное население деревень, чтобы получить кусок хлеба или кружку воды. Здесь жили крымские татары, они с презрением смотрели на нас, а иногда бросались камнями или гнилыми овощами. После этого этапа наши ряды заметно поредели.
Концентрационный лагерь в Бахчисарае располагался на окраине города, на склоне большой горы. Это была огромная территория под открытым небом, обнесённая двумя рядами колючей проволоки, тщательно охраняемая часовыми с собаками; со сторожевыми вышками с пулемётами на них. Внутри лагерь был также разделён несколькими рядами той же колючей проволоки. Такие загоны предназначались соответственно для офицеров, рядовых, больных. Сообщения между ними не было. Кормёжка здесь была очень плохая: давали один раз в сутки черпак баланды – это тёплая мутная жидкость, в которой плавали непроваренные отруби. Полицаи на наши вопросы по поводу «еды» отмахивались: мол, вас слишком много и повара не успевают прокипятить этот, с позволения сказать, суп. Раз в день давали «кофе». В отличие от баланды, кофе был без всяких примесей и чуть темнее по цвету. Что туда всыпали, я до сих пор не знаю, но получить эту кружку жидкости мы также стремились побыстрее и по-возможности не пролить в пути следования от раздатчика до места на земле, где находились товарищи.
Было много больных дизентерией. Мне сильно повезло, что в этом ужасном лагере довелось пробыть только сутки. Пленных офицеров не задерживали, и на следующий день нас погнали снова.
Переход от Бахчисарая до Симферополя мало чем отличался от всех предыдущих. Повторяться не буду, скажу только, что каждый последующий переход давался мне всё труднее, так как я слабел от недостатка пищи, отсутствия воды и сильной жары. В этом этапе мне особенно помогли товарищи: видя, что я сдаю и начинаю отставать, они старались меня поддержать морально и физически, говоря, что надо держаться, во что бы то ни стало, мы ещё повоюем. Вот только добраться бы до следующего лагеря, где, возможно, охрана будет послабее и можно будет организовать побег. А отстанешь – погибнешь обязательно. К вечеру вошли в город, солнце ещё светило, но жара заметно спала, идти стало легче, сегодняшний переход заканчивался.
В городе жизнь шла своим чередом, и на первый взгляд даже показалось, что нет никакой войны: всё тихо, спокойно, по тротуарам шли прохожие, были открыты ларьки, лавки. На нас обращали мало внимания, видимо, пленных здесь прогоняли не впервые. Вперемежку с гражданскими попадались немецкие офицеры, патрули. Проезжали военные машины.
В Симферополе нас разместили в бывшей городской тюрьме, где к нашему прибытию уже было много пленных. Условия в лагере ничем не отличались от предыдущих: та же баланда, те же окрики и побои полицаев. Здесь я встретил своего товарища по медслужбе в полку, военврача 3 ранга Ивана Медведчука, и страшно обрадовался этой неожиданной встрече. Наконец кому-то можно было обо всём рассказать, поделиться откровенно своими мыслями, да и просто отвести душу. Ведь рядом друг, а это так дорого в таких условиях. Мы говорили обо всём, в том числе и о положении на фронтах, понимая, что для страны оно оставалось очень тяжёлым, но не безнадёжным.
В симферопольском лагере нас держали около двух недель. Не хочу останавливаться на мелочах быта в этом заведении, но всё же расскажу, как здесь выдавали баланду. Перед раздачей выстраивались в длинную 60-70-метровую очередь к повару. Затем по команде полицая «следующий» бегом бежали к бочке, где тебе и отмерялась положенная норма. Здесь нельзя было мешкать: если не сумел ловко подставить свою консервную банку или пилотку (кто, чем располагал), можешь вместо баланды получить по затылку, и никакие доводы при этом в расчёт не принимались, несчастный оставался голодным. При команде «следующий» на старте отпускалось по удару палкой по спине, на всякий случай, чтобы бежал быстрее. Также бегом надо было нестись с содержимым в банке к месту, где разрешалось поесть. Не дай Бог, если споткнёшься или случайно расплещешь еду, она не возмещалась, как бы ты не просил и не унижался. Мне думается, что такую раздачу пищи придумали не немцы, это была самодеятельность местных полицаев в угоду лагерному начальству – те иногда издали наблюдали за этим спектаклем. С «мастерством» наших полицаев мне довелось встречаться ещё не раз, и все их изобретения отличались изуверской жестокостью.
Прошёл месяц или немногим больше моего пребывания в плену. Заметно давал о себе знать голод: порой наступало такое безразличие, что не хотелось жить, опускались руки. Ни о чём не думалось, был бы хоть какой-нибудь конец. Надеяться на партизан теперь, в глубоком тылу у немцев, не приходилось. Здесь было тихо и спокойно. В этом лагере я впервые услышал о формирующейся, так называемой русской освободительной армии (РОА). К нам приехали её представители и стали вести агитацию. Тем, кто вступит в неё, обещали незамедлительно выдать хороший паёк, обмундировать, послать на формирование, а в дальнейшем обещали службу в тылу. Конечно, при этом говорили, что война большевиками проиграна, и здесь вы все погибнете медленной голодной смертью. Впрочем, в последнем нас не надо было убеждать: голод и смерть мы видели каждый день, каждый час. Вспоминаю по этому поводу разговор с Иваном Медведчуком. Он принял решение записаться в РОА, имея при этом свой план: как только их подведут поближе к линии фронта (мы-то не сомневались, что эту армию будут использовать на фронтах против наших), он перебежит к своим. Он так уверенно говорил об этом, что я поверил в благополучный исход и чуть сам не сделал непоправимый шаг. Я дал ему свой ленинградский адрес и попросил сразу же написать родным о моей судьбе. Почему-то я был уверен, что Ваня непременно перейдёт линию фронта и выполнит данное поручение. Много позже я не раз посылал ему письма в Баку, просил знакомых бакинцев разыскать его, но ответа так и не получил.
Следующим этапом был концлагерь в Джанкое, куда нас привезли в товарных вагонах. Расстояние от Симферополя небольшое, но нас везли двое или трое суток, и лишь только один раз на стоянке выдали по небольшому куску хлеба и разрешили старшему вагона сбегать за водой. Пребывание в Джанкое помню плохо, видимо, сказывалось длительное голодание и, как результат, истощение мозга. Но запомнилась процедура выявления среди нас евреев: нас выстраивали шеренгу и заставляли спускать штаны. Немцы находили тех, у кого по понятным причинам делалось обрезание, их уводили и живыми сбрасывали в силосную башню. Такую процедуру в лагере проводили не раз. Ещё раньше, в лагере Старые Шули, умертвили раненого офицера-еврея, заставив врача ввести ему несколько ампул морфия.
Лагерь в Джанкое также не был стационарным, и нас вскоре вновь погрузили в эшелон и повезли дальше. Неужели в Германию? Одна мысль об этом приводила в ужас, а такие слухи ходили среди нас и были очень упорными. Двери и окна плотно задраивались, и во время движения мы не могли ориентироваться, куда нас везут, но имели возможность считать дни по проникающему свету. В пути находились трое или четверо суток.
Тюрьма в Днепропетровске.
Прибыли в Днепропетровск. Стоял сентябрь 1942 года. Опять городская тюрьма. На плацу прошли сортировку: врачам и фельдшерам приказали выйти из строя. Нас было 18 человек. Затем нас на четвёртый этаж тюрьмы, где в камерах, и просто в коридоре на полу размещались наши раненые бойцы-севастопольцы, их было тысяча двести человек. Одну из камер выделили под амбулаторию, там мы должны были оказывать помощь. Кажется, всё соответствовало международным положениям о военнопленных, но какая это была помощь и можно ли её назвать медицинской помощью, судите сами. Амбулатория размещалась в обычной камере, не более 16-18 квадратных метров, с цементным полом и небольшим окном с металлической решёткой. Из мебели: стол для медикаментов и инструментов, на нём раствор марганцовки, риванола, аспирин, шёлковые немецкие салфетки, бумажные бинты, пинцет и ножницы. Стояло несколько железных кроватей для персонала, на которых вместо матрасов лежала доски (укрывались шинелями), две табуретки и для комфорта – буржуйка с трубой, выходившей в окно. То, что мы имели шинели и с нас не сняли сапоги, было также привилегией медицинского состава, у рядовых тёплые вещи и кожаную обувь отбирали, а взамен давали деревянные колодки.
Перечисленными выше инструментом и медикаментами мы оказывали помощь. Раненые бойцы, узнав, что прибыли врачи, потянулись к нам. Легкораненые вмиг организовали длинную очередь, а те, кто не мог ходить, потихоньку ползли к нашим дверям, хотя мы им сказали, что перевязки будем делать в камерах.
Их можно было понять, большинству не оказывалась помощь несколько месяцев, и когда мы увидели их раны, где был гной и черви(*), то поняли, что не в состоянии помочь бедолагам и пришли от бессилия в ужас. Перевязки не только не давали им облегчения, но доставляли ещё больше страданий, так как растревоженные дезинфицирующими растворами раны не могли стать сразу стерильными и через некоторое время снова заполнялись гноем и червями. Страдания этих людей не поддаются никакому описанию. Тщетность и бессмысленность своих трудов мы поняли сразу, но остановить поток раненых уже не могли: они верили, что наши действия помогут быстрейшему заживлению ран и поэтому шли и шли. Этими же средствами мы лечили и терапевтических больных: раствор марганцовки был у нас универсальным средством, давали его и при расстройствах желудка, и для полоскания горла при ангинах.
Мы работали с утра до позднего вечера и никак не могли закончить осмотр всех нуждающихся.
А между тем многие раненые после первичной обработки, почувствовав лишь кратковременное облегчение, стали снова обращаться за помощью. Но оставалось ещё много таких, кого мы не осмотрели, поэтому мы стали отказывать в повторной перевязке. Тогда они сами срывали повязки и с открытыми ранами просили нас о помощи. Я знал, что требовалась тщательная хирургическая обработка ран с широким иссечением их, раскрытием «карманов» с последующим их дренированием. Но никаких средств и возможностей осуществить это не было.
Вскоре немцы сформировали эшелон и всех раненых и военнопленных отправили по этапу. Для их сопровождения назначили почти всех врачей и фельдшеров. Наш четвёртый этаж блока Е опустел, из медицинского персонала осталось несколько фельдшеров, в том числе и я.
Стали прибывать новые партии военнопленных и особенно много из-под Харькова, где неудачно закончилась операция наших войск. Немцы говорили, что в плен взято 250 тысяч человек…
(«Дорогами войны» – стр. 21 – 2 .
(*) Другие ветераны ВОВ, участники обороны Севастополя, рассказывали, что брезгливые немцы, увидев в ранах пленных красноармейцев червей, расстреливали пленных. Правда ещё на этапе от Севастополя советские бойцы нашли выход из положения: они замазывали раны грязью, чтобы спрятать червей - а за грязные руки не расстреливали.
_________________
Преступления ОУН-УПА
|
|
